Старый знакомый
24 июля 2001 г.
Игорь Владимирович Ильинский всегда считал себя актером в первую очередь
театральным. Выступая на профессиональной сцене с 1918 года, он был связан
с самыми яркими экспериментами молодого советского театра, выступал в
представлениях кабаре "Летучая мышь" и Театра революционной сатиры, работал
с Яроном, Фореггером и Балиевым, приобрел известность в спектаклях своего
учителя и наставника Всеволода Мейерхольда -- "Великодушном рогоносце",
"Клопе", "Лесе", "Горе уму", "Свадьбе Кречинского". Позже работал в Малом
театре не только как актер (Хлестаков, Загорецкий, Шмага, Аким из "Власти
тьмы"), но и в качестве режиссера. О своей же работе в кино Ильинский
отзывался весьма критично, порой скептически, признаваясь в конце
пятидесятых: "...в кинематографии моя судьба сложилась несколько случайно и
всегда была какой-то непоследовательной". Это притом, что на протяжении не
менее чем полувека трудно было, пожалуй, вспомнить киноактера более
популярного и любимого зрителями.
Успех и обожание на экране Ильинский завоевал практически сразу, с первой
своей роли в "Аэлите" Якова Протазанова, 1924 года. За ней последовали
"Папиросница от Моссельпрома", "Закройщик из Торжка", "Поцелуй Мэри
Пикфорд" и другие фильмы, неизменно пользовавшиеся бешеной популярностью.
Ильинский стал знаменитостью, любимцем публики, одной из первых настоящих
звезд советского кино -- показательно, что одним из названий "Поцелуя" было
"Как поссорились Дуглас Фербенкс и Игорь Ильинский из-за Мэри Пикфорд". Но
самому актеру особой радости это не приносило -- из всех немых картин с
собственным участием Игорь Владимирович выделял лишь протазановские
"Процесс о трех миллионах" и "Праздник святого Йоргена". Что, пожалуй,
неудивительно.
В кино Ильинский попал благодаря своему таланту эксцентрика, ярко
проявившемуся в необычных, ни на что не похожих спектаклях Мейерхольда, --
и было бы вполне логично развить их на экране. Но если в театре
эксцентрические кульбиты, гротескная мимика и акробатические этюды
смотрелись авангардным экспериментом, то в кино они не несли в себе ничего
принципиально нового, продолжая традиции "немой комической", классические
образцы которой не сходили с тогдашних киноэкранов. В театре Ильинский был
отважным революционером-первопроходцем, а в кино ему приходилось
конкурировать с западными звездами -- Бастером Китоном, Монти Бенксом, тем
же самым Дугласом Фербенксом. Об Островском, Грибоедове или Маяковском речь
не шла: фильмы, в которые приглашали Ильинского, были стопроцентным
порождением тогдашнего масскульта, анекдотами, рассказанными с помощью
камеры, киноаттракционами, в которых "как" -- вприпрыжку, кубарем и вверх
тормашками -- явно главенствовало над "что". В конце концов Ильинский
отошел от кино, отказавшись играть даже у давнего соратника Протазанова,
отдав все силы реалистическому театру и художественному чтению Крылова,
Толстого, Гоголя, Чехова. Сыграв в 1938 году Бывалова в "Волге-Волге",
сыграв с ошеломляющим, повсеместным успехом -- как у критиков,
безапелляционно назвавших Бывалова "лучшим сатирическим образом советского
кино" (точно так же в книге "Домоводство" того же времени не терпящим
возражения тоном указывалось: "Варенье из крыжовника является самым
вкусным"), так и у самой что ни на есть широкой публики ,-- Ильинский почти
на двадцать лет прекратил сниматься. Уход был скорее вынужденным: несколько
фильмов с его участием были сняты, но так и не вышли на экран, но в первую
очередь молчание Ильинского было обусловлено отсутствием по-настоящему
сильных сценариев. "Самый уровень пьес, в которых я играл, глубина
режиссерских замыслов, продуманность и отработанность ролей в театре были
несравнимо выше", -- писал Ильинский, объясняя свое молчание, в статье
"Снова на экране".
Первой его картиной после затянувшейся паузы стал "Безумный день" по пьесе
Валентина Катаева о невероятных приключениях в загородном санатории.
Откровенно водевильный сюжет, наполненный роковыми совпадениями и фатальной
путаницей, навряд ли можно считать идеальным, но "Безумный день" был важен
не интригой. От весьма условного пространства немых комедий, во многом
скопированного с западных образцов, и даже от "Волги-Волги" фильм Андрея
Тутышкина отличался погружением в чисто советский, устоявшийся быт,
породивший художественно убедительную эстетику -- мир байковых пижам,
дубовых столов в начальственных кабинетах и шоколадных пирамид в витринах
буфетов. Вот здесь-то повзрослевший, но ничуть не менее выразительный
Ильинский чувствовал себя на редкость органично. По духу, по ощущению, по
возможности смеяться это было абсолютно "его" время, к которому артист
подходил идеально, вплоть до физиономических особенностей. Весомый, грубый
и зримый начальственный примат Бывалов был сыгран безупречно -- но все-таки
нес на себе печать отвлеченной условности. Огурцов же, герой рязановской
"Карнавальной ночи", попал в яблочко. Он был не только уморительно смешон,
но еще и абсолютно узнаваем. Наверное, только умнейший, тонкий и
обаятельный Ильинский мог так отточенно, аккуратно, но в то же время
беспощадно смешно показать дурака -- не сознательного вредителя, но
неутомимого балбеса-фантазера, о невозможности борьбы с которым сокрушался
еще Наполеон: "Сложнее всего воевать с дураком, ибо никогда не знаешь, что
он сделает". Энергия Огурцова поражала своей деструктивной силой, но его
глупость при этом была настолько потешна и даже трогательна, что расстаться
с ним не было никакой возможности. В результате Огурцов появился на экране
еще раз -- в культовом ныне "Старом знакомом", поставленном самим Ильинским
вместе с Александром Кольцатым.
После Огурцова Ильинский великолепно сыграл Кутузова в рязановской
"Гусарской балладе" -- и окончательно отошел от кино, появляясь на экране
исключительно в качестве чтеца и рассказчика. Он так и не переменил своего
отношения к кинематографу, оставаясь человеком театра, убежденным
пропагандистом классики. Но даже самые незначительные его фильмы до сих пор
вызывают ничем не сдерживаемую радость, благодарный и восторженный хохот.
Зрителю до сих пор становится хорошо от самого появления Игоря Ильинского
на экране. Пожалуй, это и есть самый убедительный признак настоящей
гениальности.